В одной палате находятся три психически больных человека в одинаково тяжелом состоянии, с одним и тем же диагнозом. Одному из них родные передают яблоки, и этот больной приносит фрукты в палату. Второй больной видит товарища с яблоками – и специально ставит подножку. Третий больной встает со своей койки и помогает первому собирать яблоки.

Все трое не понимают, кто они, не узнают своих родных. Но в такой ситуации один ведет себя злобно, другой – по-доброму. Даже в таких тяжелейших ситуациях, когда кажется, что душа мертва, дух – живет.

Это – рассказ Федора Викторовича Кондратьева, доктора медицинских наук, профессора, автора сотен научных работ, врача, проработавшего в области психиатрии больше 50 лет. 15 января сего года исполняется ровно год со дня его кончины.

Научные труды профессора Кондратьева – результат многолетних исследований и практической работы. Но что еще интереснее – это взгляд на психиатрию глубоко верующего православного человека. Это не только психиатрия – это, прежде всего, философия, отношение к человеку. Безусловно, и психиатрия тоже – тема, актуальная для специалистов в этой области, для родственников людей с болеющей душой, для тех, кто сам болен. И, мне кажется, – важная для каждого человека.

Психи – чужие среди нас

Федор Викторович Кондратьев, доктор медицинских наук, профессорКогда я познакомилась с Федором Викторовичем, он уже не практиковал как врач. Будучи тяжелобольным, маломобильным человеком, он продолжал заниматься научной работой, писал статьи и книги. Мы – вернее, мой муж и мои сыновья – возили Федора Викторовича в храм, на литургию, для Причастия Святых Христовых Таин. Иногда мы всей семьей навещали его. Всего несколько раз я говорила с ним серьезно, долго. Немного с ним переписывалась, он даже предлагал мне отредактировать одну его книгу – но не успелось… Как-то прислал мне молитву, которую сам составил – сейчас я нашла эту молитву, опубликованную на сайте Саратовской митрополии^[1]. Когда митрополитом Саратовским и Вольским был Лонгин (Корчагин), труды профессора Кондратьева нередко публиковались на этом сайте, а его книги выходили в издательстве Саратовской епархии.

Федор Викторович открыл для меня эту область, казалось бы – ненужную, неинтересную и неприличную для нормального человека. Мир, в котором есть внимание к людям с больной душой, в котором этим людям есть место.

И вот – первый вопрос Федора Викторовича: а нормальный – это кто? В этом подходе, в этом вопросе сразу разделение: они – психи, нелюди, люди низшего сорта; и мы – собственно люди, и, конечно, люди высшего сорта. В этом подходе еще и такой момент: я здесь ни при чем в принципе, это все касается только каких-то других людей, неправильных – асоциальных, или очень грешных, в общем – только не я и не мои родные. Кроме превозношения, неуместной гордыни, здесь еще и стигматизация этого явления в целом, последствия которой – нравственная и физическая гибель конкретных людей и всего общества. Об этом Федор Викторович говорил со мной с первого же дня нашего знакомства, об этом он говорил в многочисленных интервью и писал в своих книгах.

Например – в монографии «Судьбы больных шизофренией»^[2]. В этой книге меня поразил в первую очередь подход: профессор Кондратьев не просто лечил, наблюдал своих больных – он действительно общался с ними на протяжении многих лет, порой – десятков лет; общался с их родными, видел, как его пациенты устраиваются на работу, вступают в брак, воспитывают детей. Как он сам утверждает – с некоторыми пациентами он подружился. Так что речь идет не только о болезни и не только о здоровье, но о людях. А это совсем другая история…

«Пожалуй, нет иных больных, в отношении которых в обществе существовало бы такое количество нелепых предрассудков и заведомо неправильных представлений, что отражается не только в расхожих анекдотах, но и в серьезных средствах массовой информации», – писал он в этой монографии^[3].

Психушка, психи, шизики – нечто смешное, но при этом грязное, и опасное? Это все – отражение стигматизации, о которой этот удивительный человек говорил, где только мог.

Стигмазизация – это когда мы присваиваем какому-то явлению клеймо стыда, позора; в случае с психическими расстройствами стигматизация предполагает, что якобы эти расстройства не поддаются лечению; это клеймо позора для родственников (что-то с ними нечисто), это клеймо на отношениях больного человека с миром и клеймо, которое больной ставит на самого себя. И это вопрос не диванных разговоров, порой – это вопрос жизни и даже смерти:

«негативные проявления стигматизации, во-первых, как психотравмирующие факторы, способствуют усугублению резидуальной психопатологии, во-вторых, приводят к тому, что лица, нуждающиеся в систематическом врачебном наблюдении, вообще избегают обращения к психиатрам, не посещают психоневрологический диспансер… И, наконец, негативное отношение к больным может формировать у них ‟синдром оппозиционной напряженности”, непосредственно содержащий фактор риска совершения общественно опасных действий»^[4].

Стигматизация «влияет на конкретное поведение больных и их судьбы, нередко приводя к суицидам»^[5].

Так что дело – не только в нашем превозношении, не только в нашем личном отношении к душевной болезни. Отношение к этим болезням как позорным, стыдным, порожденным какими-то особенными грехами, по словам доктора Кондратьева, действительно влияет на судьбы людей:

– родные, видя первые проявления болезни у своих близких, даже не пытаются обращаться к врачу, не хотят самим себе признаваться в том, что их родители или дети, любимые и дорогие, могут оказаться такими «грязными». Несвоевременная диагностика и отсутствие лечения позволяют запустить болезнь до неизлечимого состояния, в том числе приводят к суицидам.

– даже получив подтверждение от врача, что психическое расстройство имеется, родные отказываются от лечения или госпитализации – из-за страха «узнают родственики/коллеги/друзья, и от нас отвернутся». Последствия – те же самые.

– человек, наблюдающийся у психиатра, принимающий таблетки, прошедший через госпитализацию, относится к самому себе как к конченному человеку, как к «психу», и ведет себя неадекватно часто не из-за болезни, а исключительно из неадекватного самовосприятия. Иллюстрации – в указанной монографии профессора Кондратьева. А в книгах коллеги Федора Викторовича, доктора и философа Оливера Сакса, можно найти множество реальных историй о том, как человек, находящийся на лечении, обычно с помощью родных преодолевает подобное самовосприятие. Как люди, несмотря на тяжелые расстройства, остаются активными и уважаемыми членами общества, востребованными профессионалами, любимыми и любящими родителями и супругами^[6]…

Запад, Восток и Божьи люди

Откуда взялось такое пренебрежительное, уничижительное и поистине жестокое отношение к людям с душевными расстройствами? Федор Викторович снова и снова повторял: ответ «в стремлении одного человека поставить себя выше другого и тем самым утвердиться», ответ – в нравственной атмосфере, царящей в конкретном обществе^[7]. В этом отношении Федор Викторович противопоставлял «Запад» и «Восток».

Сейчас, когда я готовила эту статью, подумала: нечаянно могу как-нибудь переиначить слова профессора, я ведь и правда не специалист. И вот, листаю его монографию – и встречаю это сопоставление:

«В западной средневековой католической цивилизации доминировали представления о том, что психические болезни происходят от одержимости бесами, что заболевшие продали душу дьяволу. Это приводило к массовым казням путем сожжения ‟за связь с сатаной”. В более поздние времена… проявилась другая жестокая форма дискриминации психических больных. В заведениях, в которых концентрировали ‟беснующихся” больных, последних приковывали цепями к стене и показывали за деньги (наподобие зверинцев) праздной публике»^[8].

А что же православная культура? Федор Викторович, между прочим, бывший членом Комиссии по реализации соглашения о сотрудничестве между Минздравом России и Московской Патриархией Русской Православий Церкви, а также членом общественно-церковного совета по биоэтике при Московском Патриархате РПЦ, начинает с главного – с отсылки к Евангелию. Интересный ракурс, взгляд человека, который полвека очень близко общался с буквально безумными людьми:

«В Евангелии от Матфея Христос указал: тот, кто скажет ‟безумный” брату своему, ”подлежит геенне огненной” (Мф. 5, 22), то есть отнес это к тяжкому греху»^[9].

По словам профессора, на русской земле исстари к душевнобольным относились подчеркнуто ласково и даже уважительно. Их называли юродивыми, блаженными, считалось грехом таких людей унижать, обижать, смеяться над ними. Наоборот – их поддерживали, привечали, «отношение к ним было всегда сострадательное, больных называли Божьими людьми… они находили приют и опеку в монастырях»^[10].

В XIX веке в нашей стране подобное отношение было закреплено и зафиксировано, и до революции было у нас общепринятым, рассказывает Федор Викторович:

«В психиатрии такое христианско-нравственное отношение было закреплено в первом российском Уставе правил отношения к душевно-больным от 1832 г… Авторство этого Устава принадлежит ‟попечителю по нравственной части” (была даже такая должность!) психиатрической больницы иконы Всех Скорбящих Радости в Санкт-Петербурге И.Ф. Рюлю. В этом Уставе прописаны замечательные слова, деонтологическое значение которых необходимо использовать для современной борьбы со стигматизацией. Напомню их: ‟Имея сожаление к ближнему твоему, потерявшему драгоценнейшее для человека – рассудок, не отказывай подать ему руку благодетельной помощи и страшись не признать его себе подобным”. Особенно важна установка: ‟страшись не признать его себе подобным”. Эта установка – основа психиатрической практики, ее гуманизма, без нее рождается стигматизация уже при первом общении врача и пациента»^[11].

В той, «старой», жизни многие великие и уважаемые люди не стеснялись обращаться к психиатрам, наблюдаться у них, лежали в психиатрических больницах и не скрывали этого. Потому что тогда это не было пороком – это было всего лишь болезнью. Которую было принято лечить, а не прятать.

Здесь мне вспомнился также эпизод из жизни одной замечательной семьи, о которой я не раз писала. Отец великого авиаконструктора Игоря Сикорского был педагогом, психологом и как раз психиатром. В Киеве у семейства Сикорских был собственный большой дом, и вот как распланировал этот дом отец будущего авиаконструктора:

«Четырехэтажный дом сразу строился как особый комплекс. Он предназначался не только для обитания семьи Сикорских: ей отводилось два последних этажа. На первом этаже размещалась частная клиника профессора, где он принимал пациентов, а второй был отдан под учрежденный семьей Сикорских первый в России врачебно-педагогический институт для умственно недоразвитых, отсталых и нервных детей, а также школу для глухонемых и умственно отсталых детей»^[12].

Когда я узнала об этой планировке, еще много летит тому назад, первым делом подумала: «Как же они решились?! Прямо в своем доме...». Моя реакция тогда – отражение этой самой стигматизации, которой не было ни у самого профессора Сикорского, ни у его пятерых детей.

Совсем недавно говорила с женщиной, у которой родственник, как говорится, «с диагнозом». Рассказала ей про Кондратьева и как раз вспомнила Сикорского. И эта женщина прямо набросилась на меня: «Да что ты вообще можешь об этом знать? Это страшные люди, к ним нельзя детей близко подпускать, их надо изолировать от общества». Я понимаю эту реакцию, эту боль – но дело не во мне. Я ведь ни в коем случае ничего никому не навязываю, ничего не решаю и решать не могу, и вообще, диагнозов ведь невероятно много, со «страшными» состояниями в том числе… Но ведь профессор Сикорский был в курсе, насколько это страшно? Как и профессор Кондратьев?.. Да я и не предлагаю ничего, вообще – ничего. Лишь рассказываю о мнении приснопоминаемого врача и ученого, о мнении человека, слова которого открыли для меня новый мир – и открыли для меня… меня саму, которая когда-то делила мир на «хороших-наших-нормальных» и «чем-то особо прегрешивших-чужих-психов», даже не замечая этого деления и этого отношения.

Больной – значит, преступник?

А как же преступники? Ведь психически больные – они обычно преступники? Опасно ведь, о какой бы доброте и смирении мы ни говорили! Они ведь такое могут выкинуть!..

Федор Викторович был не только ученым-исследователем, не просто практикующим врачом: в 1959–2011-м годах он, помимо всего прочего, был также главным научным сотрудником и руководителем Экспертного отдела Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского. Этот человек, который преступников видел не только по телевизору, показывает еще одну вопиюще несправедливую сторону стигматизации: современный общественный менталитет «ставит знак равенства между социальным злом и психической патологией». И хотя для профессора Кондратьева несомненно, что душевнобольными могут совершаться «общественно опасные деяния», он утверждает, что нельзя делать вывод «об особой криминогенности больных шизофренией»^[13]. Мало того, Федор Викторович поддерживал такую точку зрения: параноики и шизофреники «нередко ведут образ жизни святых, а не грешников»^[14].

Люди с душевными расстройствами могут быть в нравственном отношении как «хорошими», так и «плохими»

Вообще, как он говорил, люди с душевными расстройствами могут быть в нравственном отношении, в повседневном поведении как «хорошими», так и «плохими» – так же, как и «нормальные» люди:

«Больные могут быть добропорядочными, высоконравственными, просоциальными, и наоборот – негодяями и подлецами… Лица с диагнозом шизофрении могут быть разрушителями, крайне социально опасными, но могут быть и созидателями – сколько их вошло в историю культуры!»^[15]

И непривычное: оказывается, в большинстве случаев преступники, прошедшие судебно-психиатрическую экспертизу, оказываются абсолютно здоровыми. Зверские, бесчеловечные преступления совершаются и душевнобольными людьми тоже, но гораздо чаще эти страшные действия совершают люди, полностью осознающие, что именно они творят. И почему-то общество не страшится здоровых, зато не устает напоминать всем здоровым и всем больным: люди с психическими расстройствами тоже могут быть опасными…

Сила веры

В одном из интервью Федор Викторович сказал: «Душа болит – дух лечит». В его представлении, человек – это не только тело и не только душа. Это неразрывное триединство духа, души и тела. Здесь как раз профессор ссылается и на православное учение о человеке, и на своего великого коллегу – австрийского психоневролога, психолога, социолога и философа Виктора Франкла.

«На каждом уровне <дух, душа, тело> человек может обнаруживать как нормативность, так и отклонения от нее. Так, Ф.М. Достоевский на биологическом уровне – нормостеник, на психологическом – эпилептик, на ноэтическом – великий гуманист», – писал Федор Викторович^[16].

И здесь, вслед за Франклом, а впрочем, и вслед за святыми отцами нашей матери Церкви, профессор Кондратьев показывает: здоровье духа – важнее всего. И именно состояние духа, а не здоровье или болезнь души, в конечном счете определяет конкретное поведение, нравственный выбор конкретного человека: «высший, ноэтический уровень представляет сущность личности»^[17]. Здоровый дух, нравственные убеждения самого человека помогает человеку бороться с болезнью или жить с ней – по нравственным законам. И здесь огромную роль Федор Викторович отводил не просто «состоянию духа», но именно вере:

«Психиатрическая практика знает много случаев, когда больные даже в состоянии ‟психического хаоса” сдерживали себя от совершения неприемлемых с религиозной точки зрения поступков, прощали своих мнимых преследователей, молились об отпущении им греха злых помыслов. Во время свидания в психиатрической больнице с моим пациентом… и бесед с ним на разные темы – о спорте, искусстве, политике, он неожиданно для меня осенял себя крестным знамением. Вечером он позвонил мне домой и спросил, не заметил ли я чего-то странного в его поведении. Я ответил, что заметил, и сказал, что это его личное дело. Он же рассказал, что во время беседы ‟в голову входили голоса”, которые приказывали ему двумя пальцами выколоть мне глаза. Когда же он осенял себя крестным знамением, то ‟приказы отступали”»^[18].

Конечно же, «религиозность» бывает очень разной, это хорошо знал и описал профессор Кондратьев, работавший с адептами различных сект и с преступниками, кажется, вполне «православными»:

«Другое дело, что отнесение себя к той или иной конфессии не означает действительной жизни ‟по слову Божьему”.

Религиозностью прикрывались многие преступные деяния»^[19].

Но, несмотря на очевидные и яркие примеры, когда, кажется, именно «повышенная православность» сподвигла того или иного несчастного к совершению крайне неадекватных поступков или преступлений, по словам и по опыту Федора Викторовича, искренняя вера в Бога, молитва, церковная жизнь помогают человеку оставаться человеком. Не «православность» делает человека больным – но душевнобольной человек, исповедующий Православие, так же как и не верующий, может стать обузой или нести опасность обществу^[20].

Мне трудно обо всем этом писать – потому, что я правда не специалист. Если бы не желание почтить память Федора Викторовича, если бы не желание поделиться с миром личными открытиями, которые я для себя сделала благодаря этому великому человеку, если бы не благословение священника на написание этого текста – того самого священника, который познакомил меня с профессором Кондратьевым, священника, который исповедовал и причащал Федора Викторовича в последние годы, – я бы и не решилась писать на эту тему. Тем более – как же все-таки соотносятся болезни духа, души, тела? Кто может ответить на этот невероятно важный вопрос? Уж точно – не я. Но все же не могу не обозначить несколько удивительных и непростых моментов вокруг этой темы, которых касался в своих беседах Федор Викторович.

Вот непростая тема – бесноватые. То, что профессор Кондратьев с возмущением отрицал тождественность психического расстройства и беснования, не значит, что он отрицал возможность беснования вообще. Мало того, он рассказывал о дореволюционной практике, которую, по его словам, и сам успешно применял: при подозрении на беснование больному предлагал несколько одинаковых стаканов, в одном из которых была крещенская вода. Не помню точно, в чем суть, но бесноватый сразу определялся.

И еще рассказывал – часто родители, особенно верующие, предполагают у своих детей беснование. Например, одна из историй Федора Викторовича. Девочка-подросток не просто крайне неадекватно себя вела – раннее вполне благочестивый и воспитанный ребенок изменился: она начала рычать, сквернословить и даже богохульствовать, при этом дергаться всем телом. Но в храме не только затихала – она становилась ясной и светлой, разумно исповедовалась, причащалась, а после храма через какое-то время снова возвращалась в это ужасное состояние. Федор Викторович посоветовал родителям немедленно обратиться в больницу и начать лечение препаратами, и, по возможности, продолжать как можно чаще причащать, – и вскоре – точно, конечно, не могу сказать, насколько именно вскоре – ребенка выписали во вполне адекватном состоянии. Этой историей профессор Кондратьев иллюстрировал и ложное представление о беснованиях, и важность своевременного обращения за врачебной помощью, и еще – огромное, труднообъяснимое «наукой» исцеляющее действие таинств, молитвы, духовной жизни. У него было еще много историй о том, как тяжелобольные люди, потерявшие всякую связь с реальностью, именно в церкви, даже только входя в нее, – вдруг преображались, будто бы возвращались в сознание. Но всех историй уже во всех подробностях не вспомню, к сожалению.

Приходите в гости

В позапрошлом году мы последний раз навестили уже лежачего Федора Викторовича. Это было как раз на Святках: мы пришли к нему с колядками, с Рождественской звездой. Мы пели, но, конечно, не просили гостинцев, а сами угощали. Потом уже я только переписывалась с ним…

О своей смерти Федор Викторович говорил часто. Тревожился – успеть бы закончить все начатое, книги, статьи. Но вообще – ждал своего ухода без страха, удивительно спокойно. Когда он еще мог сидеть, мы были у него в гостях, он рассказывал нашим детям о том, как он был маленьким, как пережил войну – дача, где его семья жила в эти страшные годы, находилась в том самом месте, где сейчас мы живем^[21]. И вот, в какой-то момент Федор Викторович вдруг сказал:

– А вы приходите ко мне на могилку. Меня с отцом рядом положат, – приходите. Это недалеко, хорошее кладбище, знаете, Рижское?

И стал объяснять, как удобно и быстро найти его могилку.